Вот я сначала лучше на девушку в других разделах посмотрю...
Чё-то у нас девушка... нить разговора оборвала.
Черную удавочку на шее видал - задушилась нашим гостеприимством _________________ патамушта у интуитов в голове растет трава ))) а если это интуит, этик, а БЛ у него болевая, то трава тогда высокая ))))))" (с)
Черную удавочку на шее видал - задушилась нашим гостеприимством
Как глупо.
Ты ведь не поедешь уже со мной в Исландию, правда, деточко?со старушкой Зафирой, глупой и злой? _________________ патамушта у интуитов в голове растет трава ))) а если это интуит, этик, а БЛ у него болевая, то трава тогда высокая ))))))" (с)
Если кто-то считает, что мне все это легко писать, то, увы, это не так. С одной стороны, я давно вычеркнул, или попытался вычеркнуть, это все из жизни, а, с другой стороны… что-то щемит… Все-таки, было и такое, что стоит вспомнить, что называется счастьем.
Утром мы с трудом впихнулись в рейсовый автобус до Сухуми. Задняя площадка была в принципе недоступна. На заднем сидении «пазика» сидели всего четыре человека и играли в карты. К тому же, они курили прямо в автобусе. Мы, со своими рюкзаками едва уместились на передней площадке.
Впервые в жизни я спал стоя! Милка примостилась рядом на рюкзаке и, когда автобус бросало на ухабах, притворно возмущенно шипела мне на ухо: «Так нельзя! Живого человека… голым попом в крапиву! Попа - мое самое нежное место.» Когда автобус бросало в другую сторону, она хваталась за мою руку, но, тут же отпускала. На мои руки невозможно было смотреть без содрогания. Та же крапива. Что ж, ночью темно.
В Сухуми мы поселились на пляже, в солярии. Днем все вещи помещались в камеру хранения, а ночью солярий превращался в лежбище «дыкых турыстов», как говаривал незабвенной памяти старший инструктор турбазы Борыс Акакиевичъ.
Когда-то мы ночевали на турбазе. Отбой объявляли поздно, где-то в час ночи по Москве, но люди, пришедшие с гор, этого не замечали. Да и не мешали они никому. «Дыкых» всегда размещали где-то на отшибе. И все равно, после отбоя являлся Борыс Акакиевичъ, чтобы прокричать свою известную фразу: «Нормалный турыст спыт, а ты цволачь, поёшь! Ты понимаэшь, что этот турыст прошел пэрэвал Клухорски!» Слово «Клухорски» произносилось с благоговейным придыханием.
Акакич, видимо, не знал других перевалов. Однажды, кто-то из «дыкых», в ответ на его обычную тираду заявил: «Ну и что? Я два дня назад прошел «Оставшихся дома». Мне, что, конный бюст своей персоне установить при входе на турбазу?»
«Оставшихся дома» - перевал, впервые пройденный одесситами. Только жители этого города могли придумать подобное название. Видимо, очень завидовали оставшимся дома. Перевал, может быть, и не самый сложный из кавказских перевалов. Есть и такие, которые в классификаторе обозначены припиской «запрещен к прохождению», но, от описания «Оставшихся дома» неподготовленному человеку может стать плохо.
Весь день я безумствовал. Помните фразу Паниковского, когда Бендер встретился с Зосей Синицкой? «Шура, Бендер безумствует!» Пока мы гуляли по знаменитой сухумской набережной, не было ни одного Милкиного каприза, который бы я не исполнил. И, как ни странно, я был счастлив.
В час ночи уходил один из московских поездов, и в первую ночь уезжала вторая наша девочка. Сейчас, задним умом, я понимаю как я ей делал больно. Она мне написала об этом. Потом. Где-то до сих пор хранится это письмо. Письмо от Татьяны к Онегину, но в прозе. Кстати, ее действительно звали Татьяной. А Онегин…Онегин из меня вышел негодящий.
Так вот, Таня уезжала, и я с двумя ребятами из ее палатки пошел провожать. Назад пришлось идти пешком. Троллейбусы уже не ходили, а такси нам было не по зубам. Пришли около двух ночи. Ребята сразу улеглись спать, а я, на свою беду, обратил внимание, что Милки нет.
У парапета солярия, обращенного к морю, стоял один из наших, по прозвищу Митрофан. Внешне казалось, что он любуется ночным морем и лунной дорожкой. Митрофан задумчиво курил и держал в руках выключенный фонарь. Фонарь, по тогдашним временам, был серьезный – по силе света не уступал фаре дальнего света «Жигулей».
Внизу послышались приглушенные голоса и, с полдесятка странно белеющих в темноте тел двинулись к морю. Митрофан вздохнул, затянулся сигаретой, выпустил дым через ноздри и включил фонарь.
Часть тел рванулась назад, в тень солярия, две бросились в море, а две распластались на гальке, словно пытаясь зарыться. Митрофан полюбовался на обнаженные женские тела, лежащие на гальке, вздохнул, и потушил фонарь.
- Нудят помаленьку, - усмехнулся он.
- Давно так развлекаешься?
- Часа два, наверное…
- Не боишься, что рожу набьют?
- Если бы хотели, давно бы пришли. Да и не наши это, не «дыкые». С турбазы, наверное, отдыхающие.
Митрофана сложно было чем-то напугать или удивить. Он был из нас самый старший. Добродушная, но какая-то людоедская улыбка, не вязалась с холодным выражением его глаз. Его второе прозвище было «Мертвая голова». Каждый сустав его тела был увенчан татуировкой черепа с костями. Митрофан служил в охране Туркмен-баши тогда, когда тот таковым еще не был.
- Милка где?
- Где, где… на берегу.
- Одна?
- Нет, с твоим тезкой.
- Давно?
- Да как вы ушли, так и сидят. А чё? Дело молодое.
Лукавил Митрофан, или завидовал. Он знал, что я «неровно дышу» к Милке, и, явно видел нас, когда мы возвращались утром в свои палатки в Квемо-Ажаре.
Я не пошел на берег. Третий час ночи. Голова отказывалась принимать любое разумное объяснение ситуации. В голову лезла всякая гадость. «А ей пофигу, ты или другой. Девочка в поиске. Пробует. Как распробует – определится»
Я залез на третий этаж солярия. Это был, действительно, солярий, покрытый решетчатым навесом. Ветер усилился до штормового. Пошел дождь. Море буйствовало внизу, а я уперся взглядом в лестницу, ведущую с берега моря наверх, и подвывал ветру. Иначе это не назовешь. Вместе с ветром я выл проигрыш из «Цыганки» Deep Purple и плакал.
Почти в пять утра две фигуры вышли из тени и стали подниматься по лестнице. Одна, широкоплечая (56 размер рубахи и 46 штанов), улеглась спать. Вторая, осмотрев всех спящих и переговорив с полубодрствующим Митрофаном, стала подниматься наверх.
Я сидел, мокрый от дождя, в самом дальнем углу солярия и смотрел на штормящее море.
- Ты почему не пришел на берег? Я тебя ждала
- А смысел? Фонарь, в смысле свечку, подержать?
- Миша, ты дурак!
- Я? Да!
- Ты ничего не понимаешь! Мы просто разговаривали, смотрели, как развлекается Митрофан, смотрели на море.
- До пяти утра?
- Да как ты не понимаешь, что я тебя люблю!
- Не понимаю. Иди спать. Промокнешь.
- Митрофан, что не передал, что я тебя жду?
- Передал, что ты не одна.
- Ссскотина!
Я уснул. Под дождем. Странные мне снились сны. Раньше я писал, что в Сухуми будет еще одна ночь. Я ее описал. Было еще две. Но это были не мои ночи. Как и эта.
Весь следующий день Милка демонстративно держалась рядом с моим тезкой и избегала общения со мной. Правда, постоянно искоса бросала на меня взгляды, проверяя реакцию. А я, наконец-то, вспомнил о группе, организовал помощь безденежным, за счет «богатеньких Буратино», и уже не безумствовал. Я ее просто ненавидел.
За целый день я подошел к Милке единственный раз. И то, вынужденно, в достаточно комичной ситуации. На море был шторм. Милка пошла купаться, а я сидел на берегу и просто смотрел на море. Грохот стоял ужасный и я не сразу обратил внимание, что Милка что-то кричит. Кричала она как-то странно. Подходила ближе к берегу при накатывающей волне и отступала вместе с ней, зачем-то прикрывая грудь руками. Я, прямо в одежде влез в воду, но Милка снова отступила от меня и крикнула: «Не подходи!». Я собрался развернуться и уйти, но она в отчаянии закричала: « У меня унесло водой купальник! Принеси полотенце или что-то, чтобы прикрыться!»
Банных полотенец у нас не было. Я достал свою футболку, подлиннее, и пошел на спасательные работы.
Когда Милка оделась и вышла на берег, пришлось срочно снимать с себя еще и рубаху, потому что футболка промокла и вообще ничего не прикрывала. Она достаточно долго просидела в холодной воде, продрогла, и на всем пути к солярию твердила: «Какое-то развратное море!»
Я смутно помнил последовавшую ночь. По-моему, я напился с Митрофаном и моим напарником по связке. Не помню и следующий день. На третью ночь мы уезжали. В поезде Милка вытянула меня в пустое купе, и еще раз объяснила какой я дурак. Я ничего не понял, но мы помирились. Мне этого хотелось. Я готов был простить все. Даже, если бы она открытым текстом сказала, что там, на берегу моря, она трахалась с моим тезкой.
Мы вернулись домой. Еще месяц-полтора мы встречались два-три раза в неделю. Накал страстей спал. Милка стала более задумчивой, и, однажды, как-бы между прочим, она протянула мне конверт и сказала:
- У меня через две недели свадьба. Моя. Ты не можешь быть дружком. Это не мой выбор. И дружкой не можешь. Я принесла тебе приглашение. Придешь? Я очень хочу, чтобы ты пришел.
- Не обещаю. «Драку на свадьбу заказывали? Нет? А пофиг! Уплочено!» А кто он?
- Что значит «кто»?
- Федя или Олег?
- А… Олег.
Вот Федя, вот Олег. Орел тебе и решка.
Но, где здесь, кстати я? Меня, конечно, нет?
Я – третья сторона монеты. Я – насмешка.
Я – миф, ночной кошмар. Я – сумерки. Я – бред.
Но, что же ты стоишь? Бросай ее, не бойся!
Монета никогда не встанет на ребро.
Что, бросила? Ну вот, теперь не беспокойся:
Что будет, то пройдет. Что было - то прошло.
Прошло, но для кого? Ты словно привиденье
Являешься во снах. Ты в мыслях, ты везде.
Везде лишь только ты. Сплошное наважденье.
Несбывшийся полет к не вспыхнувшей звезде.
Понимаешь, приятель, не могу жить без гор.
Вот такой получился, вдруг, у нас разговор.
Ветер дул с перевала, белый вывесив флаг.
И туман, будто пена, над рекою Кулак.
Только снова мне снится, за завесой пурги,
То, как это случится на Кундюм-Мюжирги.
Я успею рвануться, но меня не спасут.
Мне уйти - не вернуться из ДумАла-Дыхсу.
Или, может быть сгину,
Под метельный хорал.
На полях ФытнаргИна
Мой последний привал.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Регистрация
Профиль
Вход
Войти и проверить личные сообщения
Мне там своих двоих Гамлетов и Лулу хватает 
Придумай чего-нибудь 
))
Карамба!